— Вам надо бы объяснить все проще. Не забывайте, я не смог закончить среднюю школу.

— Знаю, — кивнул он. — Мне также известно, что из школы ты ушел не потому, что глуп, а потому что не вписывался в общую схему. В определенном смысле, ты такой же, как все остальные трэнни, с которыми мне доводилось встречаться, — он рассмеялся, резковато, как смеются люди, которым в общем-то совсем и не весело. — Все двадцать один. А теперь слушай меня и не прикидывайся тупицей. Творческие способности — как кисть руки. Но на кисти много пальцев, не так ли?

— Ну, как минимум пять.

— Думай об этих пальцах, как о способностях. Творческий человек может писать, рисовать, высекать скульптуры, придумывать математические формулы; он или она могут танцевать, петь, играть на музыкальном инструменте. Все это пальцы, а творческое начало — кисть, которая дает им жизнь. И точно так же, как кисти практически все одинаковые, форма следует за функцией, все творческие люди тоже одинаковые, если говорить о том месте, где все пальцы соединяются.

— Трэны — это тоже кисть. Один ее палец называется предвидением, способностью видеть будущее. Другой — поствидением, способностью видеть прошлое. У нас есть человек, который знает, кто убил Джона Эф Кеннеди, и это не Ли Харви Освальд. На самом деле его убила женщина. Есть телепатия, пирокинез, телепортация и еще бог знает что. Мы, безусловно, многого не знаем. Это новый мир, и мы только начали исследовать первый континент. Но носители трэнов отличаются от творческих личностей одним очень важным аспектом: встречаются они гораздо реже. Расчеты психологов показывают, что на восемьсот человек приходится один, как они говорят, «одаренный». На нашему разумению, среди восьми миллионов людей только один обладает трэном.

У меня захватило дух: от мысли о том, что ты — единственный из целых восьми миллионов, захватит дух у кого угодно, так?

— Среди миллиарда обыкновенных людей можно найти только сто двадцать так называемых трэнни. Мы думаем, что во всем мире их не больше трех тысяч. Мы их находим, одного за другим. Это медленная работа. Потенциал распознавания наших поисковиков очень низкий, их у нас не больше дюжины, а подготовка каждого занимает много времени. Это тяжело, трудно… но приносит сказочное вознаграждение. Мы находим трэнни и они сразу начинают работать. Именно это и ждет тебя Динки: ты начнешь работать. Мы хотим помочь тебе развить свой талант, отточить его, использовать на благо человечества. Ты не сможешь видеться с прежними друзьями, мы выяснили, что прежние друзья — едва ли не главная опасность для обеспечения секретности, и ты не будешь получать много денег, во всяком случае, поначалу, но работа будет доставлять тебе безмерное удовлетворение, а то, что я собираюсь тебе предложить — всего лишь первая ступень очень высокой лестницы.

— Не забудьте про эти дополнительные льготы, — я сделал упор на последнем слове.

Он улыбнулся и хлопнул меня по плечу.

— Совершенно верно. Как можно забыть про знаменитые дополнительные льготы.

В тому времени меня охватило волнение. Сомнения еще не ушли, но уже начали таять.

— Так расскажите мне обо всем, — сердце у меня гулко билось, но не от страха. Теперь уже нет. — Сделайте мне предложение, от которого я не смогу отказаться.

Именно такое предложение я от него и услышал.

11

Тремя неделями позже я впервые в жизни летел на самолете… и как летел! Единственным пассажиром в салоне «Лир-35», слушая диск «Каунтинг кроуз» по квадра-системе, со стаканом «коки» в одной руке, наблюдая, как меняются показания высотомера, пока мы не поднялись на сорок две тысячи футов. На милю выше, чем летают обычные пассажирские лайнеры, сообщил мне пилот. И полет был гладким, как шелк той части трусиков, что обтягивает ягодицы девушки.

В Пеории я провел неделю, и соскучился по дому. Действительно, соскучился. Меня это страшно удивило. Пару раз сумел заснуть, только поплакав. Стыдно об этом упоминать, но раньше я говорил только правду, и не хочется начинать лгать или оставлять что-то за кадром.

По матери я скучал меньше всего. Мы не были близки, хоть и жили вдвоем, образное выражение «мы против всего остального мира» не имело к нам никакого отношения, и я не видел от матери ни любви, ни сочувствия. Она не била меня по голове и не прижигала подмышки сигаретами, но что из этого? Большое дело. У меня нет детей, я не могу этого утверждать, но мне представляется хорошим родителем не стать только потому, что ты чего-то не делаешь. Подруги всегда интересовали мать больше, чем я, а также ее еженедельные походы в салон красоты и бинго-клуб. Больше всего на свете ей хотелось выиграть двадцатизначный бинго и приехать домой в новеньком «монте-карло». Я не пытаюсь кого-то разжалобить. Просто рассказываю, как все было.

Мистер Шарптон позвонил матери и сказал, что я выбран для участия компьютерном проекте «Трэн корпорейшн», охватывающем потенциально способных подростков, которые не закончили среднюю школу и не получили диплома. «Легенда» эта был достаточно убедительной. Я едва успевал по математике, каменел на уроках языка и литературы, где ученикам приходилось что-то говорить, но всегда ладил со школьными компьютерами. Я не люблю хвалиться (и в школе никто об этом не знал), но составлять программы мог куда лучше мистера Джакобу и миссис Уилкоксен. Я не фанат компьютерных игр, по моему разумению, предназначены они исключительно для дебилов, но мог молотить по клавишам, как бешеный. Паг иной раз подходил и смотрел, как я набираю очки.

— Я не верю своим глазам, — как-то сказал он. — Компьютер у тебя в руках просто дымится.

Я пожал плечами.

— Любой дурак может снять шкурку с «яблока», — ответил я. — А вот, чтобы добраться до сердцевины, требуется мастерство.

Так что мать поверила (она могла бы задать еще несколько вопросов, узнай, что «Трэн корпорейшн» отправила меня в Иллинойс на реактивном самолете бизнес-класса, но она не узнала), и я по ней не скучал. Когда мне недоставало, так это Пага и Джона Кэссиди, еще одного моего друга из «Супр Сэвра». Джон играет на бас-гитаре в панк-группе, носит золотое кольцо в левой брови, в его коллекции собраны едва ли не все альбомы поп-музыки. Он плакал, когда Курт Кобейн отправился в мир иной. Не пытался этого скрыть или сослаться на аллергию. Так и сказал: «Мне грустно, потому что Курт умер». Джон — предельный парень.

И мне недоставало Харкервиля. Бред какой-то, но это так. В тренировочном центре в Пеории ты словно рождался заново, а этот процесс, как я понимаю, всегда мучительный.

Я думал, что смогу встретить других людей, таких же как я. Если б все происходило в книге или кино (или в одной из серий «Секретных материалов») я бы наверняка столкнулся с миниатюрной крошкой с аккуратными сисечками, которая могла взглядом закрывать дверь, но этого не случилось. Я уверен, в Пеории одновременно со мной находились и другие трэнни, но доктор Уэнтуорт и прочие специалисты принимали все меры к тому, чтобы наши пути не пересекались. Однажды я спросил, почему, но доктор очень ловко ушел от ответа. Вот тогда и пришло осознание, что не все люди, которые ходили в рубашках с логотипом «ТРЭНКОРП» на груди или носили в руках папки с надписью «ТрэнКорп» — мои друзья или хотят стать давно сбежавших от нас с матерью моим отцом.

И занималась эта корпорация убийством людей, к этому меня готовили. Сотрудники центра не говорили об этом, но никто и не пытался подсластить пилюлю. Мне лишь следовало помнить, что речь шла исключительно о ликвидации плохишей, диктаторов, шпионов, серийных убийц, и как говорил мистер Шарптон, на войне люди все время убивают друг друга. Плюс, никакого личного участия. Речь не шла о пистолете, ноже, гарроте. Кровь жертвы никогда бы не обагрила мне руки.

Как я вам уже известно из моего рассказа, больше я ни разу не видел мистера Шарптона, во всяком случае, пока, но за неделю пребывания в Пеории говорил с ним каждый день, и разговоры эти снимали боль, помогали свыкнуться с незнакомой обстановкой. Разговоры с ним успокаивали, умиротворяли, после них возникало ощущение, будто кто-то протер прохладной тряпкой горящий в лихорадке лоб. Он дал мне свой номер в тот вечер, когда мы сидели в его «мерседесе», и сказал, что я могу звонить в любое время. Даже в три часа ночи, если обуяет тоска. Однажды я так и поступил. Чуть не положил трубку на втором гудке, потому что люди могут говорить, звоните в любое время, хоть в три часа ночи, но не ждут, чтобы их слова воспринимали буквально. Трубку я не положил. Да, меня тянуло домой, но этим дело не ограничивалось. Тренировочный лагерь оказался не таким, как я ожидал, и мне хотелось сказать об этом мистеру Шарптону. Посмотреть, как он воспримет мои слова.